|
|
Продолжение
повести: Уникум, мечтавший о Безработице Часть 2, 3-е
издание, неиллюстрированное |
|
|
ОГЛАВЛЕНИЕ Часть 1 1. Вступление. Часть 2 5. Тайна. 6. Опора души. |
Часть 3 Часть 4 10. Предмет вне формальных аттестаций. 11. Защита по... 13. Выводы
для… |
|
|
Твой дед, Семён, трудился в селе Кохановка Троицкого района под Одессой.
Имел много детей, из которых в "социализм" вошли шестеро – Яша,
Ваня, Кузя, Маня, Вася, Саша. Многодетные семьи обычно показывают в нищете.
Дед не нищенствовал. Широкоплечий украинец, спокойный, с окладистой бородой.
Семья Иллариона Павловича даже считалась зажиточной, имела корову, лошадь,
двух волов, дом, двор, скот… Прадед Павел был молдаванин, и тоже уважаем всей деревней за
трудолюбие. Иначе б и сватов, и самого из деревни выгнали бы. В селе было
много Мовчанов. Уважали и жену Иллариона, труженицу Феодосью Максимовну или "титку
Тодоску". Хотя выбор у её отца Максима был богатый: были ещё дочери
Мария, Дарья, Харитина и Надежда. Сын Данила у Максима был один, да ушёл на
моленье в Иерусалим и пропал… Илларион Мовчан (то есть по-украински - "молчун"),
крестьянствовал, но был талантом, местной знаменитостью. Считал в уме быстрее
господских счетоводов. Правда, его дочь Марийка окончила только два класса,
хотя и за один год. Училась легко, азартно. Марусю из школы забрали, не
смотря на уговоры учительницы. Надо было прясть, в семье работали все,
батраков не держали. Старшего сына, Яшу, выучили до 4 класса, и он считался
на селе "грамотеем". Грянула революция. Торжество ленинизма и равенства труда. С 27-го года
до 32-го покатилось "добровольное вступление крестьян в кооперативные
хозяйства", которое сопровождалось "острой классовой борьбой",
грандиозным насилием, изъятием скота, обобществлением земельных наделов и
репрессиями. Семью уважаемого всей деревней Иллариона Молчанова (так на
русский лад перекроили его фамилию-прозвище), где от зари до зари работали
все, но имели по определению новой власти "излишки" - коня, корову
и скотину – в "коллективизацию" "раскулачили" за то, что
мудрый Илларион "лишнюю" скотину продал на базаре. Толчком к
репрессии послужило "участие" семиклассника Васи Мовчана в обходе
дворов при раскулачивании. Ему было любопытно, "новые отношения". А
принёс в семью искру мести, несчастье. Илларион умер перед коллективизацией
их деревни, наказав семье "делайте, как все люди". Не помогло…
Погрузили на подводу, вывезли из родного дома… Развеяли поврозь… Кого куда… Хлопцы бежали. Потом, когда критика "перегибов" позволила,
стали хлопотать за родных. Яша, приученный к труду, уехал на "великие
стройки", стал сварщиком. Маруся, 1912 года рождения, была "для перевоспитания
подкулачницы" не отцом, а новым обществом выдана замуж за сына
соседа-бедняка… Это её не спасло. Скорее нет, это погубило его, Василия,
счастливого обладателя трудолюбивой красавицы жены, сына деревенского бедняка
горбуна Петра Сивака, имевшего от жены Палашки ещё трёх дочерей - Марию,
Горпину и Ольгу. Земельные "наделы" давали на мужчин, которые
должны её обрабатывать. Но при той логике царских чиновников, без земли и с
большой семьёй, где много женщин, крестьянин обречён быть бедным. Между
Петром Сиваком и Илларионом Молчановым был двор безлошадного Степана Сивака,
брата Петра. Его межа была выложена навозом, так как не было и плетня. "Революционная, беспощадная и самая справедливая ненависть"
не знала предела. Как "муж подкулачницы" бывший полный бедняк
Василий Сивак с женой был сослан в лагеря на "европейский Север"
России, под Котлас. Что им пришлось пережить? Мария, истинно святая христианская душа, не
возненавидела его, всегда рассказывала о нём сыну с теплотой и жалостью. Он
был хорошим человеком. Наказанный за "происхождение" жены, он
Марийке не мстил, нёс это обоюдное горе. Но историю рода Василия – предания
семьи не сохранили. Марийка же на всю жизнь осталась после “похода в лагеря”
инвалидом. "Воспитатели" нового строя отбили девчонке внутренности.
Она до конца жизни носила их на растянувшейся брюшине, стеснительно прятала
от сторонних глаз самодельные корсеты и пояса. Врачи приписывали ей "естественное"
состояние после родов. Василий-то ещё хотел и имел детей. Но все его дети от
Марии умирали младенцами. Умирали в "тридцатых" и в "сороковых"
годах. Об иных, лагерных, причинах 30-годов она и врачам говорить не смела. А
тем более, что-то отстаивать, доказывать… Только став большим, последний и единственный выживший её сын смог
заказать ей "на столичном Кузнецком мосту" в ателье "Грация"
в 70-м году, на её 58-м году жизни, красиво и профессионально сшитый
поддерживающий корсаж… Там, в деревнях под Котласом, им устроили побег местные жители. И "передавали
из рук в руки" в пути. Сейчас бы этих "партизан новой светлой жизни"
могли признать героями. Тогда же их ждала жестокая расправа. Но домой Марийке
и Василию было не дойти, да и опасно было двигаться домой, к источнику столь
безумного вознаграждения за честный и нелёгкий семейный труд, к людям,
совершавшим это с убеждением правоты. Труд же тогда найти было не трудно. В Московской области возле
старинного поместья Бобрики зарождался тогда химический гигант, гордость
страны, и город при нём с именем "отца народов" — Сталиногорск.
Строителями города и завода и стали Мария и Василь Сивак. Здесь они жили и
работали "как все". Поселиться в деревне они не могли. Работа на
земле требует много здоровья и сил. От урожая или скотины "больничным
листком" не прикроешься. Да и привычка селян знать о соседях всё не дала
бы житья беглецам. О чём думал Василь, получивший в лагерях туберкулёз,
требуя от Марии ещё в лагерях родить ребёнка? Могла ли она возражать? Кто и
как мог бы объяснить право туберкулёзного бывшего батрака на имение детей,
чем бы кончились такие выяснения? Бог детей давал и забирал… 35-й год. Первый год сохранившихся документов. Мария Сивак –
санитарка хирургического отделения больницы Сталиногорска. Документы строго
проверяются, откуда-то могут или должны свалиться документы розыска, правда о
репрессии семьи. "Раскулачивание", иная "революционная"
репрессия навсегда давала клеймо. Страна на пороге второй волны ужасов. Что
может быть кошмарнее ежедневного ожидания повторения пережитого кошмара? А за
что? Но шли дни, справки о раскулачивании и ссылке не всплывали,
забрезжила надежда… На первой же операции при виде крови и "расправы" на живых
внутренностях она потеряла сознание. - Кто поставил непроверенного человека? – кричал хирург. Боже! Опять проверять будут! Думая не о себе, а о лежащем под
скальпелем, она уже никогда не теряла сознания. И хирург стал отмечать её в
числе лучших. "Каталок" не было. Больных носили на руках обычно и
на носилках. Не на ветру, как на стройке, но не легче. В 39-м году получено известие о смерти брата Марии – Василия – на
строительстве магнитогорского завода. Ему было всего 23 года… Затем война, мобилизация добросовестной санитарки Сивак в ВОХР химкомбината, новая
проверка, леденящий страх кары за … За что? Оккупация города, голод, холод непротопленных бараков. Марийка спала
с туберкулёзным мужем, данным судьбой. Его "Советы" лечили, но
инвалидность не присваивали. Жили в комнатке в бараке. Но не заразилась она,
бог не допустил. Но Василь и его шестеро детей погибли. Горе, одиночество,
жизнь барака и работа. 1944 год, 29 декабря. В 32 года от роду, — признана инвалидность.
Какой ужасный новогодний подарок! В каком состоянии молодой женщине тогда
признавали инвалидность? Кто вверг в это состояние красивую и талантливую
девчонку? Нет, не война… Война обострила и позволила легализовать давно
известные проблемы. Брат Марии Кузьма с 34-го по 40-й год работал главным кондуктором на
Сталиногорском отделении Московско-Курско-Донбасской железной дороги. На
войну был призван танкистом. Марийку отыскала последняя весточка… Пропал без
вести… На огромных просторах не было и могилы, чтобы прийти, поклониться… Брата Ваню война забросила из г. Алексина Тульской области на Алтай,
затем с заводом – в посёлок "Петра Дубрава" под Куйбышевым. Там он
был призван, но продержан в резервах, не воевал. Туда и вернулся, пережил
трагедию смерти замёрзшего в степи единственного сына, прожил до пенсии, там
и похоронен сам. Брат Яша тоже работал на Бобриковской стройке (ставшей потом
Сталиногорском), затем откомандирован сварщиком на домны Магнитогорска,
работал в Мелеузе, в Башкирии. Затем "осел" в Кумертау. Сестра Саша оказалась за Уралом, в г. Молотове. Жена Иллариона (их
мать) жила уже у неё. Дружной семье собраться вместе было уже не суждено. Одиночество в
чужом рабочем городе. После войны на "ударной стройке пятилетки" в Сталиногорске
уже появился и трудился один из братьев Марии. Мир всё-таки тесен. Где-то
бродили ходатайства, которые рассылал брат Яков. Одно из них "вдогонку"
было удовлетворено, и ни в чём не повинная Мария Сивак была "прощена". Революционный хаос был не только в стране, но и в её механизме
репрессий. Репрессии революции и коллективизации затмились репрессиями
37-45-х годов. В их многочисленной неправоте "задним числом" стали
снисходительны к репрессированным. Статуса потерпевших или компенсаций за
ущерб никто давать не собирался. "Прощали" там, где следовало у
жертв просить прощения. Это отдельная история. Друг брата, бравый сержант с боевых "Катюш" от красавицы Марии, от её
ангельского характера сходил с ума. В Казахстан в войну эвакуирована
красавица Милитина с его довоенным сыном Славиком. Здесь, в Сталиногорске,
какое-то зло оторвало его и от первой довоенной жены и двух его детей Пети и
Нины. Но Марийка долго не знала об этом. Сердце гвардейца, знавшего об
инвалидности Марии, не искало выгод, оно припало к святой для него Марийке с
её несчастной судьбой. Родом Кузьма был с Тамбовщины, из села Сурава Лысогорского района.
Русский сельский "разнорабочий", крепкий, коренастый, кулачный
деревенский боец. И через 60 лет он мог во дворе "призвать к порядку"
любого одним символическим поднятием кулака. На химкомбинат в 34-м году
Кузьма Илларионович Маленков принят старшим десятником. В 36-м Кузьма
переведён слесарем в водопроводный цех, в любую погоду его ждали залитые
водой при авариях траншеи и подвалы. "Охраны труда" в реальном производстве и
в реальной медицине тогда практически не было. Комсомольская ударная стройка.
Стране нужны были подвиги и герои. В 41-м эвакуирован Кузьма на Кемеровский АТК. Сталиногорск
оккупирован. В апреле 42-го он уже вернулся на освобождённый химкомбинат.
Ремонтов водопроводному цеху хватало. В августе 42-го мобилизован в РККА. 2-я миномётная бригада. С
10.10.42-го – командир отделения опергруппы гвардейских миномётов, "катюш".
Сталинградский Фронт. В тяжелейших сталинградских боях "аргументы"
с "катюш" были впечатляющи. С мая 43-го – гвардии сержант, командир
орудия ("катюши") 2-го дивизиона 84-го Гвардейского миномётного
полка. Центральный фронт. 1-й Белорусский. 2-й Белорусский. 3-й Белорусский.
Кёнигсберг… В "красноармейской книжке", в графе "адрес жены и
родителей", по которому отправляли "похоронки", записано из
всей родни только "Московская область, г. Сталиногорск, ул. Бригадная,
барак 26, к.22. (Сестра) Сивак Мария Илларионовна". "Сестра" о таком выборе и не знала… Когда они
познакомились? Отца Кузьмы тоже звали редким именем Илларион. Так, используя
сходство редкого отчества, без всяких метрик он "присвоил" себе
сестру и выбрал родных. Никогда дети Кузьмы не корили отца за выбор. Пётр и Нина приходили к
нему в гости, приветливы были с Марией и младшим братом Сеней. Сын Слава отыскал
отца, уже став моряком, одесситом. (Это ж какие идиоты растащили их с Семёном
- с родным братом - по разным странам, дали пенсии, на которые нельзя даже в
гости съездить!) 2-го октября 1945 года гвардии сержант Маленков, артиллерийский
мастер, вернулся в Сталиногорск. С медалями "За отвагу", "За
оборону Сталинграда", "За победу над Германией", с многими
красно-жёлтыми нашивками о ранениях. Пройдя огонь и воду, он верил в судьбу,
он вернулся к Марийке. Его опять приняли в водопроводный цех. Цех - это все подвалы,
колодцы, траншеи и трассы, аварии, затопления… Это после принесённого с войны
ревматизма, ранений и контузии. Нужны были не только ремонты. Химкомбинат
расширялся, рос. Медали и "колодки" войны Кузьма снял, как только за них
начали платить. "Не за то мы жизнями лучших храбрецов платили", —
твердил он. Когда залпы "катюш" в кино у людей
вызывали восторг, Кузьма мрачнел. По месиву людей, техники и щебня,
созданному им самим, их батареей "катюш", он прошёл все фронты.
Жалея сына, он глотал воспоминания. Только кадык поршнем ходил по горлу.
Только голубые внимательные его глаза становились стальными, белыми. Лицо
становилось страшным, незнакомым. Если бы он записал свои рассказы, это была
бы сильная книга. Кулачный боец с детства, жестокостью войны он не похвалялся и не
гордился. Приходилось от чужих слышать, что с "катюш", стрелявших "из-за
спины" "окопников", войны не видно было. Да, "радостей"
окопного боя и обстрела они не знали. Но они не имели и защиты окопов и
блиндажей. Они всегда были открыты небу, в пути, обнимая родной скелет "катюши"
и её боезапас. За "катюшами" шла охота разведок и диверсионных
групп. Для их окружения придумывались и тихие, и мощные операции. Окружённые
машины уничтожали всем остатком боезапаса, чтобы не достались врагу. Даже через 50 лет сохранились ещё не утерянные переездами две медали "За
Отвагу", "За оборону Сталинграда", "За Победу над
Германией"… Их давали не за стрельбу "из-за спины" окопников. Кузьма мудро молчал, щурясь на говорливых рассказчиков о делах
военных. Защитник Родины – должность почётная. Но хвастливых "умельцев
истреблять" он проверял на навыки созидать. Что ты ещё умеешь, почему не
хвастаешь добром, душегубец? Чаще Кузьма любил вспоминать необычное и "смешное". Шальной миной разорвало друга, когда они ели из котелков,
прислонившись спиной к дереву. Оглушённый и отброшенный Кузьма остался жив и
потом приговаривал "рождённый сгореть – не потонет". Обычно "катюши" стреляли "с ходу" и уходили. Если
замешкались, "окапывались". А однажды в окопчике за родной "катюшей"
Кузьма присел "по нужде". Неожиданно пришёл приказ "Огонь!".
Никто не хватился бойца[1]. По такому приказу не
мешкали. Ракетной струей залпа вырыло новый окоп, втрое больший. Этой грудой
земли Кузьму сначала сдуло, потом и засыпало. Откопали контуженого бойца,
посмеялись и пошли вперёд. В мирное время он "износил" четыре слуховых аппарата. Чётко
"слышал" только глядя в лицо. Ходил, особенно после 60-ти, с
трудом, присаживаясь у каждой лавочки через 100 метров. Окопы и водопроводные
траншеи "съели" суставы. Записав в медкарту "ревматизм",
его уже, по сути, и не лечили. Медики только регистрировали факт. Болен. Медицина громко рапортовала о своих успехах, но настоящее лечение
могли получить только единицы. Да завсегдатаи "цековских" больниц и лечебниц.
Конституция страны гарантировала равенство граждан. На деле (и на глазах у
всех) часть граждан была "равнее". Ни "авангард народа",
ни его "совесть эпохи" это, кажется, не трогало. Больному и здоровому пенсия и зарплата – одинаковая. Хотя и дураку
понятно, что больному на жизнь и лечение надо расходовать больше. "Наверху",
должно быть, настолько дураки, что это им и поныне не понятно… Семён записал ещё
одну проблему в свой Перечень… Кузьма сам спасался "бабкиными" средствами. "Никто
не забыт, ничто не забыто"… Больной фронтовик не привлекал внимание
государства. Ни на один день он не был признан инвалидом, не посылался на
лечение в госпитали и санатории. Да и рядом с судьбой своей Марии он не мог
не оставаться бойцом… Его рассказы о походе "вперёд" были веселее. Родился он 14
октября 1902 года, в "расчёте" своей машины был старшим и по
званию, и по возрасту. Тогда за ними гонялись по болотам, полям и просёлкам,
стараясь захватить любой ценой. Поэтому и "работали" "катюши"
"с ходу"… Шквальный огонь "катюш" сравнить ни с чем
нельзя. И их "накрыть" старались тоже. Но и захватить их пытались
всю войну. Тогда окружённую и обречённую машину заряжали, ставя в
направляющие перед головками разгоняющихся ракет штыри. Один из команды
оставался в кабине "крутнуть ручку" залпа, если "отмотать"
её от машины на расстояние не было времени. Неизвестно мне, первым ли Кузьма
научился "отматывать" на дистанционный жгут механизм залпа ракет "катюши".
Кузьма большую часть войны и крутил эту самую ручку… Машину таким залпом
разносило в клочья. Даже на расстоянии жгута получал сильную контузию от
адского взрыва. Молодые жизни других ребят он берёг, играя своей жизнью, как
будто и не ждали его трое его ребятишек. Какие потрясения кидали его на риск
жизнью? И после боевых контузий и ранений его ни разу не бросили, выносили "к
своим". Вернулся он с нашивками о ранениях и с медалями "За отвагу",
конечно, коммунистом, но "в судьбу" верил. Летом (вместо отпуска) строил Кузьма избы и рыл колодцы. Профессия
редчайшая и уважаемая в селах. Многие его профессии не были отражены в его "трудовой
книжке". В селе не было комиссий по присвоению разрядов "мастеров
колодезьнего дела", "избостроителей"... Удавалось заработать
зерно, поросёнка и комбикорм. Заработок и не запрещённое тогда ещё в городах "своё
хозяйство" (в сарае кроме поросёнка жили куры) помогали выжить. Сарай в
городе в 60-е годы могли держать все. Потом очередная реформа при Хрущёве
сараи и содержание скота в городах запретила. О Кузьме и в городе, где люди не многих знают, и ещё меньше кланяются
встречным, отзывались только с почтением. А о его фамилии ходили легенды после того, как его с почётом охрана с
другой проходной доставила к директору химкомбината. Он ходил в
заводоуправление и в центральной проходной (а не в своей проходной РМЗ)
предъявил пропуск Маленкова. А приезд Маленкова, тогдашнего руководителя
правительства СССР[2], ждали на комбинате.
Фамилия освободителя от "бериевских лагерей" гремела, обсуждались
его новые реформы. К опешившему Кузьме приставили караул и доставили в
приёмную директора… Должность в пропуске только вот, от трепета, наверное, не
рассмотрели… Сталиногорск после развенчания "культа личности" "отца
народов" быстро был переименован в Новомосковск и "отдан" из
Московской в Тульскую область. За что "наказали" город? Волна страхов и арестов в стране окончена. И документы революционных
репрессий уже не искали. В семью Марии пришёл не надолго покой. В инвалидах Мария была недолго. После войны инвалидов, калек было
много. Многим, как и Кузьме, и не давали никакой группы инвалидности. "Так"
жили. Были рады, что живы. Калеки были на улицах, на вокзалах, на базарах…
Крепкий кулачник Кузьма хоть был, и не раз, ранен и контужен, но всегда
держался "орлом". От лечения и помощи он бы не отказался, но
просить, а тем более искать "блата", - гордый и честный человек не
мог. Любовь Кузьмы убедила Марийку рискнуть, и в свои 39 лет она на заре
29 сентября 1951 года подарила ему сына. Назвали Семёном, "услышанным
господом", в честь Семёна, не вернувшегося с войны брата Кузьмы. Их
единственный. Хотя у Кузьмы он был четвёртым из живых, а у Марии седьмым, но
единственным в живых. Потом, считавшийся погибшим, брат вернулся, а жить
остался в Новосибирске, куда забросила война его семью. У войны было много
чудес… Вызвали Марию как-то в профком, поздравили с сыном и… сказали, что "стыдно
быть молодой и инвалидом". Нет, здоровой она от этих слов не стала, да и
не первые роды были непростым испытанием. Но в документах она вдруг стала "как
все". Её инвалидность, 2-ю "пожизненную" группу ей "вернули"
только через 37 лет, в ноябре 88 года, за полгода до смерти в роковом апреле
89-го. Как бы оправдываясь, врачи говорили, что "все старики такие",
"нельзя всех в инвалиды записать", "кто работать и кормить вас
будет, если всех – в инвалиды"… Страна непуганых идиотов. Не давая
заслуженной защиты другим, ты обрекаешь на незащищённость и себя… Если правовая защита не оговорена в законах до
тонкостей, и ты не прилагаешь сил для её совершенствования, значит, она
большинству, и, возможно, тебе самому обеспечена не будет… В апреле 89-го пенсионерке Марии Илларионовне Маленковой пришла первая
и единственная медаль — "Ветеран Труда". Родилась она 22 августа
1912 года, награждалась за труд и деньгами, и материей, и путевками в
санаторий. Но медали были лишь "начальству". Целая делегация из
московской школы № 1155, где она в это время подрабатывала в должности "младшего
персонала", а по-русски – уборщицы, принесла апрельским утром медаль и
поздравления. О грядущем награждении ей сказали заранее. "Не верю, —
отшутилась она, — Я не Брежнев, на меня медали вешать не станут". Теперь ей было 77 лет. Настоящий ударный труд и лишения – давно в
прошлом. Какие медали? Бросьте шутить! Реальность этого события её потрясла.
Через час "скорая" мчала её в 67-ю клиническую больницу. Инсульт.
Столько перенёсший в жизни человек, она не перенесла неожиданной и такой
значительной радости… Через три дня её приняло Домодедовское кладбище… Полный "рабочий стаж" Марии Маленковой по сохранившимся
только с 35 года документам – 40 лет и 4 месяца. Хватило бы на
две жизни и две пенсии. Всего "нажитого" бесконечным тяжким трудом
за период строительства светлого будущего для людей труда – едва хватило на
похороны, а камень памятника куплен сыном на все деньги от продажи сада,
посаженного отцом, и садового дома. Дай и мне,
Господи, умереть от радости, а не от болезни, но не на больничной койке… Вернемся, читатель, опять назад на 45 лет.[3] Тем временем сын рос. “Повышение” от “горздрава” получила не только
красавица Мария. Всю “Артель инвалидов” в 1954 году переименовали в “артель
имени 3-ей Пятилетки”, а в 1960-м году переименовали в “завод фотохимикатов”.
В 1963-м году Завод Фотохимикатов вошёл в состав Новомосковского
химкомбината, в объединённый “Завод бытовой химии”. И почти все стали сразу
нормальными рабочими нормального города. Цифры оздоровления населения потрясали. Опыт приписок и мошенничества
у чиновников рос с их уверенностью в безнаказанности. Пыль и запахи химреактивов, соды, клея “жидкое стекло” здоровью
чиновников не вредили, в цеха им ходить не требовалось. Силикатный клей и
руки картонажниц в воспалённых трещинах от клея – это слонявшийся по цехам и
помогавший маме Сеня запомнил навсегда. Возле каждой работницы стояли
пирамиды из тысяч сохнущих коробочек, которые надо было сдать в конце смены.
Поэтому всегда было сыро, а иногда и холодно, т.к. открывали двери и окна для
проветривания комнат от паров клея. Монотонная работа живых роботов. И как-то
в конце смены, помыв руки от клея, малыш сказал: Спасибо здесь не скажут
никогда, Прожить в бараке этом все
года Мне что-то, мама, очень не
охота. - Тише, сынок…
Ой, как это ты? В октябре 67-го Марие Маленковой дали пенсию по старости. 50 рублей
ежемесячно – цена такой непростой жизни и каторжного труда “за хлеб”. Жизнь
почти окончена. И почти нормальна. Есть муж, сын, квартира, садовый участок…
Хуже, чем в доме у отца, ибо всей семьёй ударным и честным трудом не заработали
ни коня, ни коровы, ни хозяйства с избытками для продажи, ни сбережений… Другие времена. У многих и того нет. Людям прививались странные
привычки - радоваться от сравнения с худшим, а не от приближения к лучшему.
Люди не сами ломали барьеры Зла, а ждали этого от Партии, от чиновников…
Инициатива даже поощрялась, но до игрушечно-несерьёзного уровня. Данных о
“прожиточном минимуме” тогда не публиковали, такое даже не произносилось. Через год сын
окончит школу и закружит новая волна тревог. Правда, сейчас, уже в 90-е годы, что-то людям показалось в родном
городе “не совсем нормальным”. Он стал вторым в России городом по объёму
экологического бедствия. А тогда, в СССР, он был вторым по величине гигантом химической индустрии.
Экология и люди – не были проблемой. Правда, бельё, вывешенное на улице,
оказывалось чёрным, если проходила полоса дыма от ГРЭС. “Нормально” жухли
тополя от гордых запахов химии… В борьбе за здоровье трудящихся всё же был выстроен город-спутник в
12 км от города. Но… по следу ветра от химкомбината. Десятки лет сотни тысяч
людей отравляются в этой подветренной полосе. Если им и дали какие-то
“льготы”, то за то, что они попали ещё и в “след” от Чернобыльской
катастрофы. Их не эвакуируют, не спасают. Они обречены там жить и трудиться, и обречены своей
самой справедливой страной, в которой они сами когда-то были декларированы
хозяевами… Что должен был пережить этот народ, чтобы не пытаться спастись даже
тогда, когда это стало “разрешено”? Кстати, говорят, что улетающее “в дым” можно уловить и превратить в
ценнейшие продукты. В городе филиал Московского химико-технологического
института им. Д.И. Менделеева ежегодно выпускает столько специалистов, что
только в виде курсовых и дипломных проектов можно было бы бесплатно решить
эти проблемы. А ведь в городе есть ещё и НИИ, и КБ, и заводские мощности, которые
всё способны сами изготовить, и ещё поставить другим, окупив затраты. Но
здоровый воздух, незаражённая земля, оздоровление поколений людей – ещё
дороже. Сделай Перечень Проблем, поставь приоритеты, ищи средства… Если
энтузиазм полутора сотен тысяч жителей тратить не только для уборки мусора на
субботниках, то даже субботник можно сделать не только “самообслуживанием”,
но и целевым зарабатыванием средств для решения местных проблем. Может, у отцов
города есть предложения лучше? А может, не зря
исстари говорят, что молодые старших учить не должны? А может, старшим быть не
умнейшими стыдно, а младшим быть с разумением и инициативой - доблестно? Неужели надо
ждать бюджетных и правительственных решений? Неужели мало тогда было прав по
закону да сил народных? А разве
поубавилось бы сил и возможностей от его предложений? Неужели сейчас
мало тех возможностей, которые Семён Маленков инициировал c начала 80-х годов
в Закон о местном самоуправлении? Неужели Маленков должен стать мэром
Новомосковска, чтобы его идеи услышали и приняли? Американки из
различных делегаций в 90-93 году, не сговариваясь, ему говорили: - Мы завидуем
вам. Если б в США был Закон, похожий на ваш Закон о самоуправлении… Это потом.
Хорошие мысли воплотятся в дела. А пока он смотрит
на дымы химкомбината и записывает в свой Перечень Проблем… Как же из обычного мальчишки мог вырасти такой, на всех непохожий?
Уроки его жизни, казалось, были очень просты. Как у всех. И в принимаемых им
решениях не было сверхусилий, недоступных каждому. А пройди, читатель, эти
вопросы и ответы по годам, да измени себя и поведение растущих. Убавь трусость,
добавь
гражданских позиций и решительности. И жизнь изменится. В 56-м году семья уже жила не в бараке, а в светлой комнате второго
этажа коммунальной квартиры “насыпного”
двухэтажного восьмиквартирного дома. Была ванна, которую отец приобрёл и
установил (для всех!) сам, туалет и кухня на две семьи. Соседняя семья Фаины
Первозванской (продавщицы “привокзального” гастронома) размножала черных
тараканов, с которыми потом безуспешно боролись все. Их девчонка, ровесница Лида,
отнимая новогоднюю ёлочную пластиковую игрушку, раздавила её и “отмахнула”
Сене шрам под глазом, пока их няни судачили за чайком. “Зато не украдут
твоего ребёнка - меченый”, - успокаивали маму врачи. Потом няньку застали с сыном-бугаём, которого она поила молоком,
купленным мамой для Сени. Выгнали. Но в обществе должна быть традиция
регистрации
не только добрых дел и передовиков, но и перечней “антирекомендаций”, не
прошедших через наказание судом. Чтобы с нечистой совестью и руками люди не
устраивались в места возможного злоупотребления доверием. В квартире напротив жили четверо Банниковых. Старший, Дмитрий
Михайлович, электрик горсети, умевший ремонтировать телевизоры, имел такое
редкое чудо - телевизор - дома. Хозяйка Надежда - учительница. Маленковы
часто были гостями на их “домашнем” кино, Слава и Сеня были много лет вместе
и во дворе. Это не сравнить со своим домом в деревне, но после пережитого это
давало иллюзию благополучия. Сын охотно шёл с мамой чуть свет на работу и клеил коробочки. Но
кричал и упирался, не желая идти в детский сад. Там хорошо было нарядным
детям. Игрушек было мало, за них дрались или становились злыми и
завистливыми. А такие “друзья” ему не были нужны. Дома тоже почти не было игрушек. Домино, шашки, железный мотоциклист,
“летающие колпачки”… Сеня, в основном, рисовал. Но рисовал не по расписанию,
и не по разрешению, а по вдохновению. Хотя этого слова он пока не знал. А
чутьём отвергал недоброе, наседавшее со всех сторон. Внутри забора детсада было скучнее, чем во дворах вокруг дома. В
детсаду кто-то уговаривал воровать папиросы у отца. А затем научили курить… В школу он пошёл с облегчением, в 6 лет, т.к. день рождения у него
был 29 сентября. Однако он задавал учителям такие взрослые вопросы, что те
просили родителей отвлекать сына от “нешкольных” тем несправедливости
государства. Пусть просто учится… Почему? Ведь легче жить не среди вопросов, а среди ответов. Ответы на вопросы
узнавать интересно, а учиться среди запретов противно. Ведь только с одновременным
решением таких вопросов и может вырасти настоящий гражданин страны и
благородный человек! Но это он сформулирует позже. Когда несколько раз вызванные в школу родители объяснили ему, каких ограничений
добиваются
учителя, мальчик замкнулся, а учителей упрямо дома стал звать “училками”. Рядом с
благородством передачи знаний жило что-то трусливое, неприличное,
предательское.
Не по детским силам, но взрослые устранить мешали, давили на честных
родителей. Здесь поступали не честно, и любить это он не мог. Учёба пошла
труднее. Но он не стал “трудным” подростком. В 61-м, когда внимание всех занимала Реформа, в семье появилась новая
тревога. Сын пришёл из Дворца Культуры весь “в бензине” и взахлёб
рассказывал, как старшие ребята испытывали “настоящий” самолёт “с размахом”
крыльев почти 1 метр. Он был в хоре и танцкружке ДК Химиков. Вечером, после занятий кружка
прокрался на вечерний сеанс кино. И посреди абсолютно мирного фильма взвыл мотор. Тонкий
напряжённо-резкий звук, похожий на звук пикирующего самолёта, но где-то
из-под ног. В зале, конечно, возмущение… Сеня вылетел в коридор, на первый этаж… Торжествующе-призывный рёв
шёл прямо из-под земли! Человек из комендатуры ДК, со словами “это в подвале”
со свитой дежурных ринулся на улицу. Сеня за ними. Тыльная стена ДК ему была знакома. Ступени вели в подвал, где раньше
работали картонажницы “маминой” инвалидной артели. Просторная анфилада комнат
бомбоубежища с рядом колонн посредине. Теперь здесь стояли верстаки кружка
“умелые руки”. На одном из них, окружённом пацанами, зажатый в тисках, ревел
как от боли, заполняя дымом комнаты подвала, — небольшой самолёт. На сияющие счастьем рожицы ребят и их преподавателя обрушился
“классный разнос”. Кружок за “грубую провинность” не разогнали, и в него на радостях
приняли и прибежавшего на рёв мотора щуплого мальчишку, годившегося разве что
для выпиливания лобзиком. Десятилетний мечтатель стал пропадать в кружке, грезить самолётами,
которыми в пропахшем чем угодно городе совсем не пахло. Из всей авиации
далеко за городом был только земляной аэродром с двумя “кукурузниками”
Но эта новая страсть грозила скорой разлукой. Родители пытались
отвлечь сына хоровым кружком, танцевальным, “рисовальным”… Он охотно
занимался везде, а охотнее стремился – к самолётам… Желание ощутить полёт манило за два квартала от дома. Там прямо от
дороги до реки был огромный крутой овраг. Кинуться на санках или лыжах по его
обрыву – почти полёт. Затем ощущение скорости принёс и подаренный за хорошую
учёбу велосипед. С риском быть ограбленным и избитым (город был и по
преступлениям тоже вторым в РСФСР), нарушая родительский запрет, он объехал
все дворы и окрестности города. Надо же узнавать мир… Избить могли за то, что не отдал вымогателю 20 копеек или сигарету (а
откуда у пацана?), могли выбить спицы, отнять “велик” (велосипед). Дважды
велосипед угоняли с привязи от магазина. Милиция делала вид, что ищет
велосипед и обидчиков по приметам, но ни разу никого не находила. Это была
видимость стараний. (Сейчас оснащение милиции выросло, а рост
преступности всё также весьма сильно обусловлен псевдодеятельностью по её
искоренению). Родители, видя, как окрыляет и преобразовывает велосипед сына, опять
и опять покупали ему велосипед на день рождения. Но даже на эти малые радости
в семье выделить деньги было очень не просто. У родителей не всегда можно было спросить об увиденном. Ведь ему
запрещали удаляться от двора. Уже давно понято “табу” на “нешкольные” вопросы
для школы. Он заходил в ЖЭК, кто-то послал в райсовет… Часто люди не
отвечали, отмахивались от мальчика. Кто-то посоветовал: ты напиши им.
Написал, отослал. Потом ещё. Он не ощущал необычности своей фамилии, но
чиновники на неё, видимо, “срабатывали”. Бывало, приходили и ответы, которые
Сеня первым доставал из почтового ящика. Родители и не догадывались о переписке.
Но однажды письмо переправили в школу, и родителей опять вызвали на беседу. Пришлось пионеру узнать и историю семьи, и о безнаказанности
несправедливых чиновников на фоне справедливых лозунгов. Вместо
справедливости можно было получить зло и месть. Сосед Первозванский много
писал властям о недостатках, а взамен получил ярлык склочника. Ты можешь
накликать беду себе и родителям, малыш. Мальчик опять надолго замкнулся, неохотно отвечал взрослым. Его стали
звать то стеснительным, то “приторможенным”. Только не опасно ли “тормозить”
вулкан вопросов и идей? Как-то на улице ещё в 1961 году отец показал сыну тугие плети корней тополя, взрывшего асфальт. - Видишь его силу? А асфальтировать тротуары и шоссе стоит очень
дорого. Я предлагал вдоль тротуаров и дорог ставить вертикальные плиты,
защиту от разрушительной силы корней. Мне отказали - дорога станет дороже. А
каждый год “перестилать её народными деньгами”? Но это очень
непросто - внедрить полезное народу, и не пострадать от злонамеренных
чиновников. Ты хочешь всем много сделать полезного? Будь осторожен. Много раз сын убеждался в правоте отца. Но как устранить это “огосударствленное” зло? Кстати, эту “дорожную” идею отца сын несколько раз посылал властям и
Новомосковска, и (потом) - Москвы… Ответы получал те же. Не целесообразно. Но
экономических расчётов в доказательство не предлагали. Кому? Да кто он такой?
А ведь перестилка разрушаемых корнями дорог и поныне обходится дороже,
чем защита дорожных покрытий от воздействия корней. Отказы чиновников преступны. Но это всего лишь ответы на письма
граждан. Иски по ним не принимали. Как материал обвинений (сообщения о
правонарушениях и преступлениях!) - не хранят. Преступный чиновник защищён от
наказания. Так ли должно гарантировать законодательство интересы народа -
основного источника всего, созданного в стране? Их дом стоял, как и другие, в окружении сараев, из которых текли лужи
от содержащихся в них скотин. Весь детский городок – одна песочница, любимое
место туалета дворовых кошек. Самый интересный дом – соседнее общежитие за
металлической оградой. Там был турник, качели и площадка, на которой взрослые
каждый день играли в волейбол. Можно было догонять и подавать улетевший мяч.
Стоять “на страховке” за спиной “девчонок” и “подыгрывать”. А иногда
малолетке доверяли стать в круг за ушедшего игрока! И он с восторгом старался
не оплошать. Кружок “умелые руки” в ДК дарил восторги новых достижений. Первый планер Сеня сделал уже в 4-м классе. Не в классе, конечно, а в
подвале кружка. На “папиросную” бумагу для крыльев денег не было. Тяжесть
газетной бумаги компенсировал удлинением крыльев. Брошенный с крыши сараев
тяжёлый планер пронёсся под восторженные крики болельщиков из дворовой
детворы через весь двор и с размаху “врубился” в необхватный тополь… Но на
общее уныние довольный первым полётом своего первого аэроплана конструктор
сказал просто: – Новый будет
лучше! В эти годы в жизнь юного авиаконструктора ярко вошла бабушка
Феодосья, любимая “бабуля”. Жена деда Иллариона, которого видеть ему не
суждено было. Из г. Молотова она переехала на родную Украину, в село Старая
Гута Барашивского района Житомирской области. Потом в 58-м году она
переезжает к дочери Марийке в Сталиногорск. Голова сельсовета Савчук с
секретарём Захарченко выдали справку, что “Молчанова Феодосия Максимовна,
родившаяся в 1873 году в с. Кохановка Троицкого района Одесской области
выехала в Сталиногорск к родителям”. (Документ сохранился). Мало горилки
было, видно, в сельской раде, чтобы осветлить голову. В этом возрасте (85
лет!) к родителям не ездят. Родители Феодосьи никуда не выезжали из Кохановки
(по-русски она звалась бы, наверно, “Любимовка”), и давно были прописаны на
Том Свете. На Украину из г. Молотова возвращается и её дочь Александра. Со своим
мужем, плечистым красавцем Александром Цветковым она живёт в посёлке
Рыхальск. Растут дети, бабушка Феодосья снова поселяется на Украине, теперь в
Рыхальске, помогая растить троих внуков – Таю, Володю и Люсю. Каждое лето
Сеня с родителями – у них. Незабываемый деревенский быт, изба в цветах,
солнце, сеновал, игры. Светящаяся лаской бабушка. Отец с бригадой мужиков
строит родичам избу, хлев… Радость новоселья… В 63-м после парада в честь Дня Пионеров 19 мая
мальчик не вернулся в комнатку насыпного двухэтажного дома. Утром к дому
подошла машина, грузили вещи. Нет, не арест. Папа за передовой труд опять
поощрён, получил “отдельную” двухкомнатную квартиру в
городе-спутнике Новомосковск-2, или называемом в народе Новомосковск-южный. В
том самом, что в 12 км от дома, по следу ветра от химкомбината… С парада, на который отсылали в этот город-спутник в качестве награды
лучших учеников, мальчуган сам пошёл искать свой новый дом. Затем – новую
школу… Нашёлся и новый ДК, и Дворец Пионеров, и авиакружок в нём… Вихрем
захватывали хоровой кружок, танцевальный (они владели лучшими залами Дворца).
Твой
голос в хоре не теряется, а обретает силу и красоту многоголосья. Одному танцевать можно,
но жанровую сценку танцующей группы не повторишь. Вместе - сила, вместе даже
отдых лучше. А затем околдовал фотокружок, где уже занимался школьный друг Володя
Авдохин. Владимир Иванович Нечаев, матёрый репортёр и глава
городской фотохроники, учил ребят самозабвенно, без скидок на возраст. С
восторгом и критично оценивал способность "найти кадр" в привычном,
где его другие не видят. Со “Сменой”, “ФЭДом” или “Зорким” можно было достичь
не очень многого. Но регулярно фотографии нечаевских питомцев были на
выставках разных уровней, даже в США. Отличившимся давали “пощёлкать” казёнными
“зеркалками”, редкими и дорогими аппаратами “Зенит” и “Старт”. В
фотолаборатории Дворца Пионеров у Нечаева было людно и вне расписаний. Опыт
приобретать вместе легче, но творчество над кадром зависит только от тебя. С
хорошим кадром можно было смело идти к Нечаеву в частный дом за околицей
города. Техника и растворы у него всегда “наготове”. Но к фотоделу он ревновал всех необычайно. “Из тебя не выйдет ни
фотограф, ни авиатор”, — сказал однажды запальчиво старый мастер Семёну,
узнав, что тот “предательски” ещё и в авиакружок ходит. Знал бы он, сколько увлечений разрывали мальчишку!.. Мастер ошибся.
Семён влюбился и в фотодело, и в авиацию. И делая через 13 лет приборы для
“Бурана”, сделал сам и стереофотоаппарат, чего не сделал никто в его родном
Новомосковске. Даже в Москве таких – по пальцам перечесть. Николай Францевич, “Никола” — вождь авиакружка. Он рядом, в конце
полуподвального коридора. И самолёты давно к себе тянут. Никола вселял веру в
способность сделать самое невероятное. Он вдохновил школяров Казекина и Борискина самим
рассчитать пропеллер и прочность самолёта. А потом ещё спорили о точности
подтверждения в полёте расчётной скорости и радиуса “переворота” на “петле”.
Один из них потом поступил в МАИ. К всеобщему восторгу, полёты подтверждали
расчёт. На старты “авиамодельщиков” сбегались зрители из других кружков
Дворца пионеров и из соседних дворов. Первую свою моторную “пилотажку” Семён от усердия залил
лаком-эмалитом как бронированный ПЕ-2 или ИЛ-4. “Сам Никола” поднял в воздух
это 700-граммовое чудо Семёна с шасси и с натужно ревущим “движком” МК-12 -
как личный рекорд. “Норма” веса таким моделям – 450 г. Спас выбранный высокий
профиль нервюр крыла, резерв подъёмной силы. “Броневик” под гиканье и “давай,
давай!” пропарусил пару кругов и плюхнулся. Но он летел! Потом пошли и модели по собственным чертежам, пришла
жажда творчества. Для самолёта нужно сухое и лёгкое дерево, рейки, шпон, бумага… Купить
– только в Москве, да раз в год – в магазине дома “на площади под вышкой”, с
которого в праздники “долбила салюты” пушка. В стране все так непринуждённо воровали, и так многое имевшегося в
изобилии было идиотично недоступно, что примерному пионеру и (потом)
комсомольцу для реализации мечты пришлось-таки выучить дыры в заборе
мебельной фабрики и её цеха. Рейки-обрезки и отходы шпона или наждачной “шкурки” здесь были
“навалом”, их не надо бы было красть, т.к. это были отходы. Но честно
получить (а главное, вынести не через забор, а через проходную), взять их для
себя - кража. Не вынести и для кружка, и для школы, да и выставить на продажу
от фабрики в магазине – было невозможно. Много позже, лет через пять только,
появились в
магазинах
отделы обрезков и отходов. Сколько таких вот Семёнов и их кружководов должны были годами
“давить” на чиновников, чтобы “продавить” очевидное… “Умом Россию не понять”… Где уж школяру, раз и
классики не разобрались. Здесь не умничать надо, а что-то сделать, и так
просто, чтобы “и ежу” было понятно. Школяр завёл уже изобретённый им самим Перечень
Проблем и
начал Перечень Предложений. Чтобы помочь себе, похожим на себя, и взрослым. Это место пусть читатель перечитает внимательно. Речь ведь идёт о первых кражах
честным человеком из честной рабочей семьи, отличником по большинству предметов и
образцовым в поведении. Ничего этого в приговорах не пишут, осуждая за кражу.
Сколько людей отсидело при Сталине за кражу горсти соли, колосков с убранного
уже поля… Романтичность “справедливого вора” Юрия Деточкина “воспета” много
позже, и только для кино. Не в кодексах. Если бы Семён Маленков был пойман и
осуждён за кражу на мебельной фабрике для постройки его очередной крылатой
мечты, повестей и достижений его жизни могло уже не быть. Если государство принуждает к полезным достижениям через
нарушения законов - виновато государство. А этого постулата в законе по-прежнему нет, как
и его Перечня Проблем - на столах депутатов и министров... Они опустили три
четверти своего народа ниже черты бедности, а значит, чьи-то дети попадут в
тюрьмы за кражу куска хлеба, их судьбы будут сломаны по вине государства. Изучив самостоятельно мебельную фабрику, школьник
не мог понять школьные обязательные “уроки труда по столярному делу”. Скудный
инструмент и материал. Делать можно только нечто по заданию столяра Ивана
Никифоровича и только на оценку, и только до звонка – это ли не унылая
издёвка после творческого азарта авиамодельного кружка? Пацанам важно учиться
на изготовлении полезного, например, клюшки. А разрешено только две ненужные палки сбить в
ненужный образцовый шип, чтобы после оценки – выбросить. Реакция — “буза” и
“вяканье”. Ни фабричным столяром, ни искусным ремесленником с этих “уроков
бесполезно-кустарного труда” не выйдешь. “Никифорыч” это понимал, но начальство, как плетью обуха, не
переломишь… Или очерстветь надо до обуха. Да в обухе, видно, уже становится
неподвижным разум, потому не видно битв обухов. “Факультативного труда” в
расписаниях не было. Клюшки Никифорыч делать всё же учил, но “втихую”… Не
будет добра, если от хорошего дела мальчишек гнать. Не научившись “править” и
“ладить” инструмент, его тоже не полюбишь и не освоишь. Этому охотно учил
лучше всех отец Семёна и столяр Васильич из кв.5. Дома и в кладовке на полке,
и в изношенных школьных портфелях, и в столе, на котором было всё для
фотографии, — инструмент был любой. На следующий год, на уроках слесарного дела произошло долгожданное
чудо. Было задано изготовление полезного предмета - молотка. А в
столярке младшие классы пытались строгать платяные вешалки. До чего ж приятно
чудо творить своими руками! Его молоток оказался не только по размеру и
ровным, но ещё и отполированным. Его разрешили унести домой. Вместе с
“пятёркой”. Школа не продавала молотки и ещё не делала выставок своих
умельцев. Отец хвалил сына по-мужски, а мама поставила впервые инструмент
(!), сверкающий молоток, среди чашек в сервант. Ещё в вопросах и предложениях школяра не было слов “факультатив”,
“мастер-класс”, “самоуправление”. Была только “обязательная школьная
программа”, как будто речь шла о трудовом перевоспитании в колонии. Ещё
встречались и учителя, гордо вспоминавшие хлопанье учеников линейкой по
голове и по ушам за невнимание и недовольство. Один такой уже в старших
классах преподавал основы законодательства, более пугая, чем воспитывая
высокое и гражданское чувство. Он не любил класс настолько, что в углах его
рта появлялась пена. Ещё в человеческие отношения врывались самодовольные и
устрашающие – казарменные. А ведь школа была “в лучших”. На “классных собраниях” родителей так много ругали за шалопаев, что о
проблемах обучения “нормальных” говорили редко. “Нашего не ругали” — почти
похвала. Хотя Семён был почти отличником, он всегда был в классах с буквой “в”
и “г” или даже “д”. Там всегда были дети рабочих и неблагополучных семей. В
классе “а” были дети директоров и учителей. Такого нормативного документа
никогда не называли, но негласные правила были в стране не только в этом,
мелком. Дети руководящих чиновников города вообще учились в школах,
считавшихся привилегированными. На “неудобные” вопросы обычно отвечали “не
придумывай, чего нет” или “умный не должен спрашивать очевидное”. То, что
многое очевидное было “неформально”, может, по известным только немногим
“циркулярам”, но не честно, да и противоречило лозунгам коммунизма и
справедливости, - в школе и у власти нельзя было выяснить по-прежнему. Активность Семёна росла. Из школы стали получать письменные
благодарности и грамоты. Но по-прежнему его тайной оставались письма с
вопросами и предложениями властям. Бабушка Феодосья с переездом на эту квартиру тоже переехала жить к
ним. Пока родители на работе – она единственный советчик. И живут они вместе,
в одной комнатке. Но активные поиски внуком “правды” её пугают. Под красивые
лозунги и песни её жизнь искалечили. Бабушка уже много болеет. Приходы
врачей, их “обслушивание” и таблетки - бесполезны. Последние два года жизни
бабуля парализована, не встает. Иногда кричит от боли, иногда - от
воспоминаний. Много вспоминает, рассказывает. Если б внук всё записывал! Как-то почти сразу после переезда в Новомосковск-2 Сеня стал
свидетелем необычного диалога с властью. Не через Совет
Дружины. И не через ГорСовет. В семье неожиданно
разразился скандал. Мама, обожающая отца, кидалась на него с криками,
“убийца”, “ты прожитую жизнь порубить хочешь и сына!”. Отец, прошедший от
Волги до Германии на “катюше”, и сам часто вздыхал, что он много душ погубил.
Но в “общепринятом” смысле он убийцей не был. Оказывается, он “вышел с топором на власть”, что в те времена было
совсем худо. К новому дому привезли сажать тополя. В покинутом ими
Новомосковске-северном могучие двадцати-тридцатилетние необхватные тополя
царили повсюду. В пору их цветения было не продохнуть, и клубы тополиного
пуха катались не только по дворам, но и в квартирах. Мальчишки забавлялись
поджиганием ворохов тополиного пуха, и в городе от этого полыхали то сараи,
то бараки. Избежать этих бед, переловив мальчишек, запретив спички или -
вырубив "пылящие" пухом тополя? В окно их комнаты второго этажа
тянул ладошки клён, и это была такая радость! Когда начали сажать тополя у нового дома, Кузьма вышел к бригадиру и
сказал: “Отвези тополя назад в ЗеленХоз и сдай, а то все тополя я сам
вырублю. Скажи, Кузьма Маленков заказал каштаны и груши посадить”. Что тут было! Гордого бойца, Кузьму – обсмеяли. Да хоть ты будь сам Хрущёв, а не Маленков! Велено, и
посадим! Будешь мешать, – и тебя посадим! Ух, уж эти, готовые выполнить и глупость, и подлость по приказу!
Тогда Кузьма вышел уже с топором. Гневный взгляд его голубых глаз не
выдерживал никто. Но трусу и дураку страшней показался топор…
Смельчаки-насмешники тут же с угрозами умчались на машине вместе с тополиными
саженцами. Скандал эхом прокатился по парткомам. А коммунист Маленков, как ни в
чём не бывало, принёс с базара “свои” саженцы и начал во дворе дома сажать
яблони, груши, вишни… “Через четыре года здесь будет
город-сад!” — лучше наяву, чем в стихах. “Кузьма, одумайся, дети всё поломают!”.
“Я ещё посажу. Одёргивать надо, учить. Их дети тоже сажать, а не ломать
научатся”. И совсем уже неожиданным и полным триумфом был приезд машины с
саженцами каштанов. Были в городе и умные люди у власти. Щуплые пока каштаны
посадили вместо “плановой” аллеи тополей вдоль улицы Коммунистической, на
которой стоял дом 26, и какое-то время жители шутливо звали её “аллея
Маленкова”. Вечерами после работы люди с вёдрами выходили поливать всю аллею
каштанов… Потом привыкли и забыли. А аллея эта стоит памятной таблички…
Многих историй и документов нет в музее города… “Юноше, обдумывающему житьё”, натыкавшемуся на
изощрённую тупость чинуш и системы власти, часто хотелось поступить по-отцовски. Рискуя получить недовольство и отца, и властей, он написал письмо: - Почему вокруг города сады, не менее отравленные химкомбинатом, а в
городе дворы нельзя засадить фруктовыми деревьями (как это сделал отец)? Их
берегли бы больше, чем тополя. А яблоками отравились бы не больше, чем
загородными. Ответ был поразительно идиотичен: "Не предусмотрено положениями
и нормативами". Но исполком, ЗеленХоз и ЖЭК, блюстители нормативов, не рискнут
вырубить во дворе яблони Кузьмы Маленкова. Этот город строили не горожане, и
не чиновники, а крестьяне соседних сёл. Они бы не написали столь глупых
нормативов. Так дайте им сделать город-сад! Не мешайте! Уже живя 30 лет в Москве, Семён Маленков о том же пишет властям
Москвы. Строгино и Митино, Крылатское и Измайлово, Кунцево и Фили, Лосиный
остров и Сокольники не отравились бы яблоками из своих дворов. Ведь,
например, рядом с улицей Твардовского в Строгино – "городская"
деревня Троице-Лыково. Тот же город, тот же воздух. Но люди растят и едят
свои яблоки. А в ста метрах от них уже нельзя! Идиотично! Но столично. Команда разрекламированного везде мэра-хозяйственника мощно и
буквально во всём блокирует предложения Маленкова. Как нет такого. Здесь
боятся конкурса умных, здесь на саморекламе и ложно-дутом авторитете дураки и
преступники держат власть. Если бы пенсия позволяла Семёну высадить город-сад в Строгино! А дети
учились бы окапывать, поливать, беречь свой первый и далеко не личный сад от
"нерадивых". "Демократы"-чинуши, "лужковские
хозяйственники", так же глухи, как и критикуемые советские
"бесхозяйственники". А по отчётам в Строгино высаживались (во
дворах домов) яблони. Да, видимо, на дачи составителей отчётов. В "перестройку" нельзя входить с ворами на
всех лавках власти. Надо было сначала их смахнуть на нары. Должен быть внедрён закон
самоочищения общества. Преступление должно быть нормативно-невыгодным. Добро
должно быть непременно поощряемым. Сказано
"письменно" Маленковым ещё в 1961-м году. Прошло ещё 4
года. И в 1965-м году Сеня сам становится на первую свою "должность"
- руководителем авиакружка пионерлагеря "Знамя", в сложных и
трагикомичных ситуациях завоёвывает для пионерлагеря химкомбината третье
место по Тульской области. Авиакружок в пионерлагере был организован впервые.
Сеня так хотел ходить именно в этот несуществующий кружок, что директор
пионерлагеря, в шутку может быть, сказал: "Организуй – и будет, забодай
тебя комар!" Энергия из парнишки так "пёрла", что Семёну доверили самому
закупить инструмент, материалы и готовые "наборы" для поделок,
собрать энтузиастов. Ведь лучше него никто в лагере не знал, что нужно иметь
кружку. Организуй! Это первое такое предложение. Важнейший толчок школяру. Кружок под руководством почти одногодка "слетелся"
мгновенно. Поскольку "кружковые" комнаты были давно
"расписаны", им ставили столы на веранде второго этажа. На глазах у всех быстро появилась серия "необычных"
самолётов. Все ждали праздника – показа полётов. Испытывать и регулировать
модели крадучись, без старших, ушли "в мёртвый час", через забор,
на лесную луговину. И когда после регулировок модели полетели, из кустов в
полный рост поднялся счастливый лазутчик-директор. - Вот пошли нынче
мальцы, забодай тебя комар! - Он один из всех взрослых так и хвалил, и
ругался. На третий областной слёт в открытом грузовике кроме счастливых членов
авиакружка везли стенды, экспонаты и отличившихся участников других кружков.
Половину хрупких самолётов, как ни берегли, подавили по тряской дороге.
Раздавили таймерную, пилотажную, резиномоторную и пару планеров. Почти крах!
На ремонты не рассчитывали, да и с кем соревноваться на
"инвалидках"? Но и соперникам не везло. Был сильный ветер, и самолёты конкурентов
разбились. Планер Семёна при затяжке на леере вошёл во флаттер,
"затрепетал" крыльями, не набрал высоты, но после сброса леера
пролетел и стал "третьим". Надо честно сказать, последним в этом
классе планеров. Так первое в жизни областное выступление стало призовым.
"Летуны" возвращались грустные, а взрослые радовались. Первая грамота ГК ВЛКСМ за работу в авиакружке Семёну пришла ещё в 65
году. И грамота за успехи в фото. Участвует он с хорошими результатами и в
олимпиадах по немецкому языку, химии, математике. На олимпиаду по физике
пришлось ехать в знаменитый московский ФизТех. Третье место в городских
соревнованиях по стрельбе. Лыжные кроссы – без наград. Но скорость жизни так
высока, мелькают годы, интересного так много – успеть бы. Фотокружок,
изокружок, школьный комитет комсомола, редактор школьной стенгазеты,
внеклассные "факультативы", домашний аквариум… Он не мог
"лоботрясничать" во дворе, часами пинать мяч,
"зубоскалить", поплёвывая, на лавочке. Двенадцать лет, прожитые в
Новомосковске-северном, казались вакуумом. Он начал собирать тематические
коллекции значков и марок. Это целый мир информации и технологий. В 74 году
значков только будет несколько тысяч, целый чемодан. Так много появилось
интересного, и так много не успеваешь… А в "выпускном" 10-м ему и двум его друзьям по классу
Авдохину и Абрамину вручили грамоты областной выставки юных техников и медали
ВДНХ за создание любопытного "бытового" прибора по сварке горячим
воздухом пластмасс и пластмассового оборудования для автоматизированного
школьного класса физики и электротехники. Это была комбинация из пылесоса и
паяльника. Над классом трудилась, конечно, большая группа юношей. Сами сделали
автоматические шторы для кинолектория, вращающуюся "рулонную"
классную доску, учительский пульт управления, сами покрыли пластиком столы,
на всех столах из пластика сделали щитки с приборами и розетки на все виды
лабораторных напряжений… Троим из всех получать награду было даже неудобно. Без награды
остался и истинный вдохновитель и организатор ребячьих подвигов, - физик
школы №9, Николай Федорович Козлов. Где ещё учитель тащил в класс все списанные
приборы, чтобы школяры "курочили" и изучали их не только на
картинке? Козлов пришёл в школу из Новомосковского филиала МХТИ на смену
"физички" по прозвищу "колобок". Ей достаточно было
наизусть рассказать параграф учебника, прочитанного на перемене, чтобы
получить "5". Физика была "формальным" предметом, не
трогающим ум и душу. Новый Физик на первом же уроке оценил знания всех
"отличников" на "2", объявил, что физика не бывает
отдельной для физиков, школьников и домохозяек. Поэтому учить её надо не
"по Пёрышкину", а по ВУЗовскому учебнику Ландсберга. Элементарный
учебник физики. Ничего себе – элементарный! Были попытки "бунта".
Но впервые класс услышал, что учитель ходит не "на работу" и ему с
классом скучно. Это было ново. Как это – с нами скучно? С нами не
соскучишься! Так всего за год и "дошли" до автоматизированного
класса физики и электротехники, до медалей ВДНХ. А "вольности" эти благословил директор школы В.М. Бугринов.
Жаль, списавшие на школу гору приборов, инструмента и пластмасс останутся для
благодарных потомков безымянными. Тогда ещё не было "экспериментального" образования, частных
колледжей. Нестандартный и резковато неодобряющий слабую школьную программу
учитель, даже способный поднять столь обыкновенный класс до отличных
достижений, несомненно энергичный и импульсивный, рисковал получить массу
жалоб учеников, родителей, коллег, мог быть уволен с обвинительной
резолюцией. А ведь нет лучше оценки учителю, чем достижения его учеников. Спустя 30 лет мы получили печальное известие из Новомосковска. Физик
Козлов, после инсульта был отправлен родственниками в дом престарелых посёлка
Гремячее и там умер. Если город (как и страна) не способен обеспечить
достойную жизнь и старость своим учителям, то сколь ещё более неблагодарными
потомками он может наполниться? Читателю может иногда показаться, что жил то тут, то там эдакий
скромный и талантливый, а ему так мало помогали и так много все вокруг
мешали... Кругом полно достижений, а он видит только недостатки… Нет, друзья
мои, я не могу в одной книге рассказать, как много вокруг нас хороших людей и
талантов. Я напоминаю, что Семёну просто везло на встречи с талантливыми
людьми. И это много изменило и в его жизни. В городе всего-то на полтораста тысяч жителей было несколько театров
и домов культуры, кинотеатров, дворец пионеров, крытый спортцентр, и крытый
бассейн, стадионы и спортплощадки, парк с аттракционами и танцплощадкой, два
вокзала и даже аэродром. Не в каждом райцентре страны было так. Центр накрест
пересекали два зелёных бульвара. Нет, это не был город прожжённых равнодушных
бюрократов. Простой овраг в городском "детском" парке был превращён
в трёхкаскадный пруд. И в нём не только Семён научился плавать. В том же
парке создана детская железная дорога с "всамделишным" вокзалом,
"низкорослым" паровозом и вагонами. Паровоз и вагоны делали из
собранного пионерами металлолома. Каждый год в школьных дворах появлялись
собранные школьниками груды металла и бумаги. Об этом достаточно отчётов горсовета и газетных статей. И это
достижения не только руководства, а всего города, сделавшего всё своими
руками. Но… Много разумного внедрить было безумно трудно. И эти невнедрения -
невосполнимые потери. Надо, чтобы следующие поколения не писало о победах в беге с
барьерами. Надо снимать барьеры и препятствия, чтобы бег поколений становился
свободнее и быстрее. Молодёжь, например, могла заработать сама и на школьные спортзалы и
стадионы, и на инструменты клубов и кружков. Но… Но организовывать их и "отвечать" за них никто не брался.
Запрещён был детский труд и его "коммерциализация". Хотя школьники
выезжали на виноградники, например. Не удавалось внедрить молодёжные и правовые новации "в порядке
эксперимента". "Сверху" можно было и реки повернуть вспять, а
вот "снизу", из народа, которому принадлежит в стране власть и всё…
Во всё толкаться лбом не могла даже такая беспокойная голова, как у Семёна. Но голова дана не только шапку носить. На субботниках, например,
убирали не только мусор. Родители "отчисляли" за субботний день всё
заработанное. Это была не только зарплата, но и произведённая продукция, от
продажи которой мог быть ещё доход. Никто и никогда не отчитывался перед
владельцами этого "общего котла" за его использование. Молчали партия,
комсомол, профсоюз… В газетах если гордо проскакивала сумма заработанного, то
потом умалчивалась её судьба. Общенародное, несекретное, а посмотреть,
например, в горисполкоме – нельзя. Почему? И планы города, и его бюджет могли смотреть только депутаты, а не
зашедший в горсовет житель. Даже не все чиновники горисполкома. Почему? Быть своим в своей стране (строящей мир социальной справедливости!) и
быть ей полезным, - было непросто. В "прощальной" школьной характеристике
классный руководитель Нелли Наумовна Пекер написала Семёну: "каждым увлечением приносил
большую пользу школе… Относится к людям принципиальным по отношению к себе и
к окружающим… Любит и умеет трудиться. К труду относится, как и к любому
делу, за которое берётся, серьёзно и творчески". Многое в нём она определила верно. Но она не знала мучительный Перечень Проблем своего ученика. В школе,
как и в горсовете не было ответов на эти вопросы. Но без таких самозабвенных заводил, как сама Нелли Наумовна, без
преподавателей-организаторов внеклассных кружков и олимпиад, — ничего бы и не
было и у юных "любителей трудиться". Та, идеологически зашореная,
школа и жизнь имели своих героев и гениев. "Литератор" Нелли
Наумовна организовывала ребят на "самодеятельные" концерты,
спектакли, "огоньки" с чаепитием и танцами… В концертах охотно
участвовали не только отличники и хорошисты, но и слабоуспевающие, и
"неблагополучная" в поведении часть класса. Если на литературном
вечере ты рассказал о книге, её авторе и героях, сыграл сценку сверкающим
глазам одноклассников и получил овации – тебе уже не важна другая оценка,
даже оценка учителей. И спустя 30 лет, забытая горсоветом и его "отделом
образования", она собирает все новости о своих учениках, переживает за
них, переписывается, принимает их у себя дома. А ведь и не каждому учителю
ученики платят таким вниманием и верностью… На факультативах Клавдии Ивановны Саяпиной оживали бездушные формулы математики.
Школьный учебник не много говорил, в каких профессиях и как можно
использовать расчёты. А ведь порой именно "прикладными"
достижениями можно зажечь настоящий интерес к предмету. (Вспомните описанные
мной расчёты самолётов детьми в авиакружке. Их "не задавали", и
оценки не требовались). После уроков химии к самолётам в семью влетели ракеты, которые Семён
целиком делал сам, включая пороховой заряд из серы, селитры, угля и марганцовки.
Ракеты стартовали в палисаднике под новый год и к праздникам. Школа была просто влюблена в историка Татьяну Васильевну Савостьянову. Только она могла
рассказывать о походах, как будто сама была Македонским. Потом была царицей
Египта… У "ботанички" Инги Степановны Бородулиной всегда цветы вокруг школы
и овощи на школьных садовых грядках… Я не видел их даже в Московских школах,
даже в теперешних "коммерческих" и новаторских,
"образцовых". Ох, не видно что-то и у сегодняшних "спецшкол", и у
"продвинутых" к ЭВМ школ – такого, что имели тогда в самой
"средней" средней школе №9. Спасибо вам всем, Учителя. Семён был стеснительным, хоть был и звеньевым, и
вожатым, и кружководом, и в школьном комитете комсомола, и в стенгазете. Был
во многом как все. "Не выпячивался", но как максималист, делал всё
с полной отдачей. И кто бы знал, что его кроме кружков и авиации ещё в то же время
околдовывала Музыка. Мужчины не любят признаваться в сентиментальности. Мелькнут годы, и о Федосовой Галке,
жившей двумя этажами выше, он запишет: Вдруг
вспомнилось мне, как
в детстве нередко, Об
играх забыв, убегал
я к соседке. Подолгу
сидел, позабыв
о мальчишках, Мячах
и рогатках, недочитанных
книжках… Девчонка
мне нравилась, что
робко и нежно Мне
песни играла на
клавишах бежевых. И
всё забывая у
ней за спиною, Я
любовался нехитрой
игрою. Вот
пальцы несмело пробуют
ноты, По
клавишам бродят, ищут
кого-то. И
в лаковой крышке Её
фортепьяно Светло
улыбалось Отраженье
туманное. Но
время летело. Легко
и мятежно Летают
уж пальцы по
клавишам бежевым. Уж
я – не мальчишка, но
лесенкой узенькой Взлетаю
вприпрыжку к
Волшебнице Музыки… Стройна,
как тростинка. Красива,
как в сказке… Клавишам
тонким, за
музыку звонкую Рук
полудетских достались
все ласки… Денег на
инструмент у родителей не было. Так и не обучился он этому чародейству. То
было раннею весной, Когда
в цвету всё было. Играла
песню ты. Со
мной Что
песня та творила! Плыла
вся кругом голова, Неясный
сонм желаний Переполнял
меня, едва Промчат
по "клавкам" длани… И
лета знойного пожар - В
душе, на сердце, в мыслях… Я
уходил, душой дрожа, Под
взгляд смешливо-кислый. Ты
юною ещё была И
понимала ль те дела? И
лета знойного пожар Заменит
в сердце осень, Пока
легонько и дрожа Раздует
те вопросы весенний
лёгкий ветерок… Раздует,
жди. Всему свой срок. Ах,
если б ты могла
весной Шагнуть
ко мне, шагнуть
со мной… Лишь шаг назад Ногой
одной… Из осени я б мог -
в твой зной!.. Чародейка же была
ещё молода, а Семёну нужно было ещё построить свой бриг и купить алые паруса… Годы летели. Кумирами Семёна и двух его друзей были Водопьянов, Чкалов, Покрышкин,
Яковлев, Туполев… Все трое мечтали летать, увлечённо строили самолёты. В подвале дома
на улице Коммунистической 26 у замечательного соседа-столяра Александра
Васильевича был верстак. Когда в тисках верстака завели мотор построенного
самолёта, повторилась история паники в ДК. Только кроме рёва мотора через пол
к соседям повалил запах выхлопных газов и дым… Хорошо, что не химик, -
говорили они, - а то были бы кислоты и взрывы… Через два
перекрестка от дома на асфальтированной площади перед стадионом, очень ранним
утром, "без зевак", испытывались кордовые модели и планеры. Был у
друзей облюбован и "полигон" на живописной опушке за пригородной
рощей. Кроме велосипеда (не первого уже – два "угнали"),
фотоаппарата и инструментов, отец подарил, постепенно конечно, четыре мотора
для авиамоделей!.. Ради мечты можно было сделать всё. И что-то несделанное
могло погубить мечту. |
К
продолжению повести (перейти к иллюстрированной
версии)
ã Фонд гражданских
инициатив, МО МОИП, 2000-2012 \\
ã
Маленков С.К.,
член международного Союза славянских журналистов
ã Гражданская
инициатива Ò, е-журнал МО МОИП,
1998-2012
Здесь Вы можете выбрать код
наших банеров и текстовых ссылок из расширенного списка
и поставить его на Ваш сайт (тут - автообмен ссылками)
|
|
|
|
|
Обновление:
01-01-2012fog